Gropers (c) Laura Kipnis
Sep. 8th, 2016 10:33 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
babusyatanyaИстория про то как Наоми Вольф вырвало на прославленного Гарольда Блюма, ну не совсем на него, а мимо, точнее в раковину; но в общем после этого она перестала писать стихи, что вероятно - к лучшему, иначе может ни кто бы ее и не читал, а так стала феминисткой, писателем и преподавателем вуза.
Лаура Кипнис обсуждает важную тему содержания общественного и институционального дискурса регулирующего парное поведение. Например, мы принимаем за норму что дотрагиваться, прикасаться или тереться о другого человека недопустимо без явного согласия этого человека, выраженного открыто и с энтузиазмом. Такая формулировка правила однако не нейтральна, она подразумевает противостояние и сужает область уместных стратегий поведения. В целях упорядочивания и регилирования различают два полюса в огромнм спектре значений человеческих прикосновений друг к другу: дотрагивания грязные-неуместные и прикосновения приятные-одобряемые. Все бесчисленное множество значений, что между этими полюсами, повидимому не подается регулированию. Но даже и эти два полюса не всегда отчетливо различимы для участников с обоих сторон. С преследованиями и домогательствами сексуального характера все понятно - это преступления и это надо пресекать. Однако учитывая характер парного поведения людей, когда шаги в этом направлении всегда связаны с риском - сделать шаг навстречу и быть отвергнутым\отвергнутой. Следующая проба и - снова риск отвержения, с котрым приходится иметь дело. Количественный подход, однако, ведет нас напрямую к греческой апории "с какой песчинки начинается куча" - сколько раз можно попробовать завести знакомство, прежде чем другая сторона решит что подвергается преследованиям?
Идею травмы стоит применять более трезво. Об этом и других важных моментах общественной дискуссии о канонах человеческого парного поведения в эссе Лауры Кипнис из книги "мужчины: заметки из продолжающегося расследования"
upd:
речь не об отрицании необходимости преодолевать патриархатные нормы, а в способах какими предлагается преодолевать эти нормы: уголовный дискурс видит в любой ситуации только жертву и преступника, и неспособен различить другие формы социальных взаимодействий. Дальнейшее уточнение потенциально наказуемых эпизодов - через удлиннение списка запретов - не является эффективным, и не ведет к безопасности, а ведет к тому что университеты станут отделениями гулага. Способы создания безопасной среды для людей - должны быть предметом обсуждения.. Не запреты помогут, а освоение людьим спектра стратегий взаимодействий - в том числе защиты. Способность дать отпор и достойно исправить ситуацию может не та\тот, кто по определению считает себя жертвой, а тот кто знает массу способов эффективно иметь дело с ситуациями, в том числе и некомфортными. уголовную ответственность ни кто не отменяет - но это лишь один из способов.
Laura Kipnis (2014) Men: Notes from an ongoing investigation
глава III Секс-злодеи
стр.76-84
Фроттеры (gropers)[i]
Не то чтобы я не принимала всерьез мужчин-профессоров, скорее наоборот, немалая группа этих ребят имеет залежи накопленного знания о загадочных вещах, хотя ни для кого не секрет что манеры у них не на первом месте. Спросите мужчину академической профессии над чем он работает и в большинстве случаев его монолог будет соперничать с рекордно долгими речами Фиделя. Ему необходимо заполнить словами все наличное пространство – своими словами. Он думает что вам это интересно? Вовсе нет, он вообще забыл о том что вы тут есть. Задавая такой вопрос на приемах или вечеринках в академических институтах, когда ни какой темы для разговора не придумывается – и потом мучаясь переступая с ноги на ногу, позвякивая давно опусевшим бокалом, молясь о том, чтоб кто-нибудь спас или хотя бы налил еще – я решила записать свои исследовательские наблюдения. Я особенно сочувствую их студентам, вынужденным выдерживать целыми семестрами подобные монологи, исполненные с обаянием электропилы. Но я должна честно признаться, некотрые из моих лучших друзей являются представителями академии, и они не подпадают под вышеописанные случаи.
Но в целом мне нравится жизнь академии. В лучшем случае это комедия на светском приеме, с приглашенными странными персонажами вроде меня, спотыкающимися обо все и причиняющими неудобства всякий раз по-новому. А еще мне нравятся академические сплетни, эта любимая тема академических конференций, когда после презентации своих работ дремлющим коллегам из разных далеких мест, мы сплетничаем о своих коллегах в их отсутствие, особенно о тех кто раздражает. Так случилось на недавнем таком событии, где меня заклинило между двумя знакомыми раньше работающими в одном и том же университете. Вино лилось рекой, так же как и поливание грязью. С одной стороны участвующие в разговоре к тому времени уже перебрались в места где трава зеленее, с другой – делились новостями из старого места отосительно факультетской политики и отдельных персоналий: чья книга закончена, кому предложили другое место работы, чьи перспективы на продление контракта выглядят не очень радужно. “А что там с Бобом?” интересовалась убывшая сторона деликатно морща нос. “Все так же ужасно”, последовал ответ другой стороны. “Это настоящая проблема” - пояснили мне, - “этот парень на факультете, который ... не моется”. Обе стороны как бы извиняясь засмеялись. “Он пахнет”. Повидимому это было не то, что называют “с душком”, а крепкая вонь. “Еще хуже, если он начинает волноваться. Если вам случится спорить с ним, берегитесь”. Сторона сменившая место работы предположила, что это является формой агрессии. Он походил на скунса готовящегося выпустить вонючую бомбу в нужный момент. “Самое время послать анонимку” - предложила я, - “и чтоб выглядело как будто написано студентом – все написать с ошибками”.
Боб сразу вспоминается потому что вонючее поведение работников академии последнее время постоянно освещается в новостях, и от проступков мужской части профессориата все так же челюсть отваливается. Проблема в том, что в результате на нас всех остальных обрушивается трясина приказов и постановлений регулирующих поведение. И теперь к этому подходят очень серьезно: какой-нибудь неуклюжий преподаватель прижмется к первокурснице и вместо того, чтобы его обсмеять и сказать чтоб отваливал, в сегодняшнем климате студентке практически предписано стать травмированной на всю жизнь [ii].
Новая терминология выработанная для описания данных случаев еще более ухудшает ситуацию. Например возьмем “нежелательные сексуальные предложения”: какие запутанные нити встречных желаний, ощетинившиеся обиды и взаимное недопонимание сквозят в этой короткой стерильной фразе. В умелых руках такие истории давали хороший материал для комических и сатирических ответов: смотри как этих тупых землян корчит и таращит от желания! Сколько в нас оптимизма в оценке своей неотразимости и физической привлекательности! Но те кто запускает новые понятия не видят ни чего смешного в таких ситуациях. Забудьте про безнадежную неуклюжесть или социальную неуместность – в данных случаях это только травма, всегда.
Позвольте пояснить на примере, что я имею в виду, поскольку детальный разбор одного из таких эпизодов содержится в тексте написанном автором-феминисткой Наоми Вольф опубликованной заглавной статьей в журнале New York magazine, где она обвиняет литературного льва Гарольда Блюма – человека довольно преклонных лет ко времени публикации статьи – в одном давнем нежелательном сексуальном предложеним. Несмотря на древность истории, она вызвала международный интерес сми. И под древностью я подразумеваю то, что она произошла где-то примерно лет двадцать назад, когда Вльф училась на первом курсе в Йельском университете, а Блюм был одним из знаменитых профессоров. В обвинении звучит что он “сексуально посягнул” на нее, и она по прежнему еще не вполне оправилась от этого.
История такая: Вольф попросила Блюма о том, чтобы провести независимый разбор ее поэзии и он согласился еженедельно встречаться с нею. К сожалению эти сессии не имели успеха. Блюм, который, как известно, зависал со своими подчитателями-студентами в местном пабе, предложил для обсуждения поэзии встретиться за бокалом шери-амонтилладо, но это так и не произошло. Тогда Блюм однажды вечером без приглашения пришел на ужин к Вольф и ее двум соседкам по комнате – одна из соседок оказалась ассистент-редактором Блюма. После ужина соседки куда то ушли, Блюм и Вольф сидят на диване. Блюм все крепче сжимает кипу ее поэм и Вольф начинает думать что вот сейчас она получит несколько жемчужин откровения от прославленного ученого. Вместо этого он склоняется и выдыхает “над вами присутствует аура избранности”. Затем он кладет свою руку ей на ногу – “тяжелая бескостная рука” – как литературно с заходом в анатомию описывает ее Вольф. Вольф подскакивает и блюет в кухонную раковину. Блюм подскакивает и хватает свое пальто. Затыкает пробкой остатки своего выпендрежного шери, и уходит, сказав ей на выходе “с вами девушка, что-то сильно не в порядке”. Больше они не встречались; Блюм поставил ей тройку с плюсом [iii] за независимое исследование.
Нет сомнений в том, что если к вам прижимаются, кто-то кто вам неприятен, то это отвратительно и противно. И раздражает тоже – может быть целый день или пару дней. Или неделю. Но когда десятилетия спустя после хватания за коленку Вольф пишет что она все еще напугана Блюмом, и что он сыграл такую большую роль в ее воображении, что после этого случая она перестала писать поэмы, начинаешь думать что из этой истории выпали некоторые важные детали. Мне представляется, что во-первых из этой истории выпало то, насколько жалким выглядел этот мужчина, и во-вторых что у истицы имелись собственные противоречивые желания.
Когда Блюм пригласил Вольф на разговор, после того как она прослушала один из его знаменитых курсов, у нее “ноги подкашивались от волнения” от такого предложения, как она написала. Вокруг него присутствовала аура неотразимости и превосходства, к нему тянулись яркие последователи, и Вольф хотела быть одной из них. И не будем забывать, что сексуальные привилегии, которые достаются Важному Человеку, такому как Блюм, достаются как раз по этим причинам, и поэтому отсылка к хищной сексуальной природе мужчин оказывается не достаточным объяснением. Такое объяснение, помимо прочего, обходит неудобную проблему того, что власть может охватывать область эротического, даже когда ею обладают люди в других отношениях не привлекательные, особенно для тех кто лишен власти (и я говорю как такая же подхалимствующая в прошлом студентка: эта история не открывает новые горизонты). Что надо сделать, без того, чтобы полностью перекраивать человеческую психологию?
Может быть начать с лучшего различения нюансов мужской власти. Давайте представим, к примеру, что какой-то процент этих во всех других отношениях испорченных и неприятных Важных Мужчин были теми, кого все высмеивали в школе, или кто так или иначе были побиты жизнью, а теперь, достигнув какого-то высокого положения в мире, оказываются получающей стороной, им достается обожание тех, у кого меньше власти, например студентов. Даже если этим испорченным мужчинам следует придерживаться моральных принципов и ответственности, даже если к эротике власти и сексуальной активности как таковой следует относиться как к двум различным феноменам, не сложно увидеть что освобождение от ранних травм и унижений может стать более важным приоритетом личной психики.
Парадоксально, но проблема возникает именно тогда, когда идеализированная маскулинная икона проваливает тест, оказывается недостаточно фаллической, когда иконе самой небезопасно и икону ранит, когда оказывается что Большой Мужчина тоже хочет подтверждения своей ценности от тех кого, как считается, он сам должен оценивать. А для последователя, для которого так много значит поклонение герою, как может Большой Мужчина не пасть и не разочаровать до тошноты? Рассуждая эдиповски, фигура отца в эротических переплетениях – очень усложненная сущность, настолько запутанная что двадцать лет спустя, человек испытавший данную идеализацию продолжает перефразировать событие. (Вольф рассказывала эту историю в разных местах; см. предыдущее исполнение в ее мемуарах Promiscuities.)
Но даже за пределами взаимного недопонимания подстегивающего подобные ситуации, мне пр прежнему остается непонятным во фразе “нежелательные сексуальные предложения” то что она подразумевает, что следствие предложения должно быть известно до осуществления предложения в реальности. Мы что оповещаем о своих желаниях неоновыми буквами у себя на лбу? Мы что действительно знаем, что они из себя представляют заранее? Понятно что иногда кто-то захваченный врасплох, неожиданно из состояния не-желания оказывается в желающем состоянии, подогреваемый чем-то содержащимся в моменте времени, в воздухе или в вине. Я знаю такое случалось со мной, и я подозреваю что я не одинока. Моя мысль состоит в следующем: как можно ожидать, что автор сексуального предложения будет заранее знать желательно ли это предложение или нет, когда желание само не является стабильным состоянием? Уточню свою мысль: я не говорю о случаях постоянных нежелательных сексуальных предложений или угроз, или требований “ ты мне – я тебе”, другими словами того, что известно как сексуальный харассмент. Я говорю о нормальном человеческом парном поведении, которое часто включает в себя просто ... необходимость попробовать [iv].
Я осознаю что такой постановкой вопросов я выпадаю из современных представлений о том, как профессора должны вести себя со студентами. Может быть я выпадаю потому что, когда я была студенткой, зажигать с преподавателями было обычным делом; это было в какой-то степени частью учебной программы. Понятно что я изучала гуманитарные науки в другую эпоху. Моя принадлежала счастливому поколению, которое повзрослело в тот слишком короткий период, после сексуальной революцией и до того, как СПИД превратил секс в место преступления с преступниками и жертвами. Для нашего поколения секс – даже когда он не был классным, или когда ранил чьи то чувства – попадал в категорию опыта, но не травмы. Он не наносил вреда; он не затруднял автоматически обучение, иногда он даже способствовал. Это не означает что отношения учитель-студент обязательно оборачиваются чем-то хорошим, особенно если подумать, а вообще какой процент романтических отношений ведет к чему-то хорошему?
Чтобы избежать непредвиденных обстоятельств, вузы по всей стране принялись формулировать предписания – документы регулирующие такие ситуации и защищающие студентов от такого сорта неизгладимых травм, которые пришлось пережить Вольф. (Как она пишет: “если к вам сексуально прислонялся профессор, это разъедает вашу веру в свою работу”). Мое несогласие с этими предписаниями состоит в том, что этот новый подход ни ни чуть не увеличил уровень безопасности студентов; скорее наоборот – увеличивается количество угрожающих моментов, потому что эти новые предписания относительно “агрессивного окружения”, поощряют студентов считать себя такими дражайшими чувствительными существами, что случайное высказывание в классе затрудняет их обучение, такими оранжерейными бутонами, у которых несмешная шутка вызывает длительную травму. А произнесение такой шутки, между прочим, может уложить вас – несмешной препод – на обе лопатки на ковре или в новостях на всю страну.
Зная мою собственную склонность к несмешным шуткам, я поняла что похоже настал момент прочесть предписания моего университета относительно харассмента, чего я долгое время избегала. Когда же я наконец собралась с силами и записалась на изучение этих правил, я с интересом обнаружила что они были гораздо менее запретительными, чем в других местах, о которых я слышала, по крайней мере в отношении ситуаций относительно парного поведения профессоров и студентов: вам все еще позволено зажигать со студентами, только нельзя принуждать их угрозами. Сколько времени пройдет прежде чем комитеты по найму воспоьзуются этими оставшимися анклавами лицензированных романтических отношений при приеме на работу? “Да, зимы холодные, зато студенты дружелюбны”. Однако нас предупредили в двух разных местах, что неуместный юмор нарушает университетские правила. Я всегда полагала, что неуместность является по большому счету определением юмора – думаю Фрейд согласился бы со мной – но такой образ мыслей вероятно означал бы что я склонна ногтями цепляться за доходную работу, так что я решила записаться на один из добровольных университетских семинаров по харассменту, в надежде что мое образцовое гражданское самосознание заметит университетское начальство.
В назначенный час действие началось с “предварительного теста” относительно сексуального харассмента. Его проводили Дэвид, серьезный психолог возрастом за пятьдесят и Бэс, серьезная молодая женщина с дипломом социального работника. Предварительный тест состоял из длинного списка вопросов типа истина\ложь, например таких: “Если я в отношении кого-то делаю замечания сексуального характера и этот человек меня не останавливает, значит я полагаю что мое поведение вероятно принимается благосклонно”. Несмотря на безнадежную тупость этих вопросов и клонившийся к закату день, полная аудиторию людей с академическими степенями и званиями была полна мрачной решимости не противиться и доиграть эту игру, возможно в этом помогало коллективное желание ускорить приближение времени коктейля. Так было ровно до того момента пока нам не раздали распечатки “указаний”. Номер первый гласил: “не делайте нежелательных сексуальных предложений”.
Кто-то с задних рядов сварливо потребовал: “а как узнать что они нежелательные, пока не попробуешь предложить?” (Ну ладно, да, это была я.) Нашего ведущего, Дэвида этот вопрос как то странно смутил, и он начал неистово бренчать мелочью в кармане своих брюк.
“Вы действительно хотите чтобы я ответил на это?” наконец произнес он пытаясь свести к шутке. Я хотела чтобы он ответил, но я не хотела чтоб мои коллеги смотрели на меня как на скандалистку. Повисла неловкая пауза пока он сверлил меня взглядом. Кто-то другой очень вовремя пропищал “А как насчет испепеляющих взглядов?”
Все засмеялись, а Дэвид еще яростней зазвенел мелочью. Профессор театрального искусства заговорил, с чувством вины признавшись в том, что сделал студентке комплимент относительно ее стрижки как раз сегодня днем (одно из “не делайте” касалось воздержанию от комментариев про то как студент выглядит), сказал что пытается понять не выглядело ли бы оскорблением, если он, мужчина-гей, проигнорировал бы прическу студентки? Он изобразил жест каким студентка встряхивала гривой в манере “заметь мою прическу!” Присутствующие тут же принялись подбрасывать ему предложения из других тупых сценариев предварительного теста чтобы он их изобразил – шарады про сексуальный харассмент. В воздухе запахло бунтом. Мужчина сидевший рядом со мной, этнограф изучающий уличные банды, шепнул “они потеряли контроль над аудиторией”. Дэвид звенел своей мелочью так неистово, что сложно было не смотреть на его промежность. Приходилось напрягаться чтобы услышать что говорили присутствующие.
Карман Дэвида приковал мое внимание, в голову пришел давно забытое руководство по популярной психологии относительно языка тела, которое идентифицировало позвякивание мелочью как бессознательный заменитель маструбации. Если даже сам руководитель нашего семинара по сексуальному харассменту публично занимался оскорбительным имитирующим маструбацию действием, извлекая свое личное удовольствие в центре институционного механизма созданного как раз с целью пресекать подобные отклоняющиеся от норм позывы, то на что же надеяться всем нам остальным?
Давайте признаем: другим людям свойственно проявлять сексуальность часто в причудливых и уродливых формах. Секс подтекает на стыках и вызывает тревожность; интеллигентные люди могут об этом и не помнить. Конечно провал между желанием и знанием издавна служил темой трагикомедий – мутят с профессорами в литературных произведений, например у Coetzee в Disgrace; у Francine Prose в Blue Angel; у Jonathan Franzen в The Corrections – там обучение имеет обратное соотношение с познанием себя, а профессора являются образцом глупости в сексе, и их провалы описаны так чтоб нельзя было не прочитать эти истории как предупреждение о разрушительном влиянии интеллекта на практический разум. А внедрятели новых правил на университетском кампусе оказались в оптимистичном заблуждении относительно введения их в жизнь.
Мне интересно как бы заслуженный Профессор Блюм, яростный бичеватель всяких “измов”, воспринял наше маленькое собрание. Подозреваю что он был бы против попыток заключить буйство плоти в рамки пронумерованных указаний, и возможно поддержал бы идею власти присущей слабым. В этом и состоял следующий вопрос, который я хотела задать Дэвиду: “Может ли быть так, что сторона принимающая нежелательные предложения обладает некоторой властью в этих ситуациях – и это по меньшей мере власть отвергнуть и унизить предлагающего?
Джейн Галлоп, феминистка и профессор английского, признавшаяся что будучи аспиранткой она совратила профессоров в количестве больше одного, сказала что оглядываясь назад на свои опыты она понимает что связь с профессором позволяла ей чувствовать себя дерзкой. По собственному признанию она хотела видеть их голыми, видеть их такими же как остальные мужчины. Она отмечает, что многие умные амбициозные женщины в то время делали то же самое (примерно в начале восьмидесятых) – это было способом почувствовать свою собственную власть, а не способ проигрывать сценарий жертвы. Несомненно, что в другом мире, где не требовалось бы следовать такими окольными путями чтобы подтвердить самоценность и самоуважение, происходило бы меньше подобных взаимодействий и все имели бы секс только по причинам правильным и достойным (что бы это ни было), но пока что человечество еще не сэволюционировало до таких высот, во всяком случае мне об этом не известно.
Не то чтоб мне было не понятно возмущение Вольф неуклюжестью попыток Блюма воспользоваться ею в грязных целях мужского самоутверждения, но что в этом сценарии она совершенно игнорирует так это свою собственную силу, власть котрую она также имела над ним – по причине своей молодости и красоты, качества которые в нашей культуре трудно причислить к не чего не стоящим. И особенно это должно касаться тех, кого природа выбрала чтобы обездолить в этом отношении. Фото помещенные на страницах статьи Вольф рассказывают свою историю: двадцатилетняя Вольф, совершенно потрясающая; Блюм на фото без даты, один из самых непривлекательных людей на планете.
Что касается власти которую Блюм имел над Вольф, это было не потому что он получал зарплату в Йеле – там не было ни какой попытки обналичить, и ни какого quid pro quo харассманта. Он принял “нет” на ходу и ретировался залечивать свои раны. Его власть состояла в интеллектуальной доблести, мощи его литературного суждения: он был харизматичным ученым парнем и Вольф хотела его одобрения (и хотела быть привлекательной, как она признается в других текстах). Но когда она пишет, что ее подташнивало от волнения, когда Блюм согласился прочесть ее поэму, то еще не известно фантазии кого из них двоих были более объективирующими. Когда Вольф настаивает на том что Блюм имел над ней власть, до нее не доходит что причиной этому то, что она подпала под его власть, и не потому что он осуществлял ее, подпала под фаллическую мифологию, которая одновременно так глубоко ее оскорбляет. Я полностью согласна с тем, что мужчины обладают слишком большой властью, однако здесь мы наблюдаем то, в какой степени эта власть поддерживается фантазиями женщин о маскулинных иконах. Из данной истории, в том виде как ее рассказывает Вольф, выпадает еще и то, что эти фантазии сами по себе источник удовольствия, даже когда они не совсем соответствуют реальности.
Равным образом мучительно во всей этой путанице то, что власть молодости и привлекательности была настолько парализующей для стареющего уродливого мужчины, что он забыл о достоинстве и допустил нестерпимо комичное свое положение. Уровень взаимного недопонимания у них достиг критериев фарса. По крайней мере написав вступление к новому переводу Дон Кихота, с пресловутой сценой метания блевотиной, Блюм, (предположительно) как никто мог оценить низкую комедию его неудавшегося ухаживания за Вольф. А Вольф, наблевала на предложения Великого Человека, подтверждает ли это, что она донесла свою мысль достаточно внятно двадцать лет спустя?
***
Каким бы ни был этот шаг – удачным или нет, множество преподавателей как мужчин так и женщин крутили разные по длительности романы со студентами, хотя преподаватели женщины делают это реже и редко с первокурсниками. (Гендерная асимметрия здесь требует дюжины последующих исследований для прояснения.) Кто-то из этих преподавателей порядочные, кто-то – мудаки, и популяции студентов надлежит изучить идентификационные отличия породы последних как можно раньше, потому что пост-вузовская жизнь тоже ими полна. Я предлагаю серию обязательных семинаров на эту важную для всех студентов тему, хоть и вряд ли кто-либо кроме меня захочет подписаться под этим предложением.
Но есть и другой взгляд на это: долгосрочная перспектива. Общества продолжают переформулировать подобные предостерегающие истории, о межпоколенческом желании и катастрофах его сопровождающих, от истории Эдипа до правил проведения свиданий между преподавателями-студентами [v]. Детали разнятся; также как и виды обещаемых катастроф – когда то это были чума и неурожай, сегодня это психологические увечья. Но даже за последние пол-столетия история продолжает видоизменяться. В предыдущую эпоху это был фрейдовский подход, который господствовал в объяснениях: дети все без исключения желают своих родителей, такие желания встречают общественный запрет – универсальность запрета на инцест – и вытесняются. Невроз обеспечен.
В наши дни межпоколенческое желание остается дилеммой, но сменилось направление движения. Теперь это родители или их суррогат, учителя – которые и исполняют все желание: детям возвращена невинность. (Движение по возвращению памяти тоже дает ответ на это, трансформируя множество совершенно нормальных родителей и работников детских садов в насильников, основываясь на обвинениях подкрепленных терапией). Прощай детская сексуальность – самый раздражающий момент фрейдовской теории. То же самое со сводом правилам университетского кампуса, они тоже вырезают желание студентов из истории, распространяя презумпцию невинного дитя далеко за пределы его или ее вузовской карьеры. Если не считать, что студенты не дети.
Недавно, моего знакомого пребывающего в состоянии эротического замешательства, симпатичного временами-преподаватель, которому за шестьдесят и который развелся с женой, видели выпивающим в компании двадцатипятилетней блондинки на попечении. У нее были длинные вьющиеся локоны и лицо Купидона. Они познакомились на семинаре для писателей, который он вел. “Она немножко глупая”, признался он sotto voce, когда она вышла покурить. “Но у нее такая мощная витальность, и это по-настоящему привлекает”
Он утверждал что хочет вернуться к жене. Ну, может быть, хочет, он не уверен. “Мне нравится быть женатым”, мечтал он. “Я в лучшей форме когда женат”. Я ответила, наверное с ноткой раздражения, что для человека который говорит что ему нравится быть женатым он кажется движется в противоположном направлении. Я знаю, потрясенно ответил он. Он пригнулся поближе и прошептал “я по уши в дерьме”.
Я постаралась говорить без осуждения, в конце концов кто я такая чтобы осуждать? Gilbert Sorrentino в The Imaginative Qualities of
Actual Things задает вопрос: “Существует ли творческая фигура, такой человек сексуальная жизнь которого не была бы безнадежно запутана?” Часть меня завидовала готовности моего знакомого быть эмоционально непоследовательным, и находить такую верную сообщницу на каждом повороте. Что же касается студентки, вдохновленной писательницы, я поняла что она получает много потенциального материала из всего этого, не говоря уже о ценном образовательном опыте.
endnotes:
i Фроттер (от фр. Frotter - тереться) – мужчина, прижимающийся к женщинам в общественном транспорте с целью получения сексуального удовольствия. https://en.wikipedia.org/wiki/Frotteurism (прим.пер.тб)
ii Буквально позавчера я получила памятку о новых правилах относительно нарушений сексуального характера в моем университете, где студенты обвиняющие в харассменте факультетских работников именуются “выжившими”\”пережившими” (survivors) – и это еще до установления фактов.
iii Оценка В в разном контексте может означать как тройку так и четверку. Среди отличников получить В – позор. Примерное соответствие оценкам пятибальной системы: A- пятерка B- четверка, C- тройка, D - двойка, F – не сдать (прим.пер.тб).
iv Для официальных документов: я свято верю что практикующие харассмент, те кто угрожают “ты мне, я тебе” должны быть химически кастрированы, их собственность отобрана, а они сами повешаны вверх ногами публично на ближайшей площади.
v Правила в моем университете были еще раз переформулированы в начале 2014 года, как раз когда я заканчивала работу над этой книгой. Преподавателям и студентам теперь запрещены свидания или любые другие виды отношений по совместному согласию, даже когда они с разных факультетов.
Лаура Кипнис обсуждает важную тему содержания общественного и институционального дискурса регулирующего парное поведение. Например, мы принимаем за норму что дотрагиваться, прикасаться или тереться о другого человека недопустимо без явного согласия этого человека, выраженного открыто и с энтузиазмом. Такая формулировка правила однако не нейтральна, она подразумевает противостояние и сужает область уместных стратегий поведения. В целях упорядочивания и регилирования различают два полюса в огромнм спектре значений человеческих прикосновений друг к другу: дотрагивания грязные-неуместные и прикосновения приятные-одобряемые. Все бесчисленное множество значений, что между этими полюсами, повидимому не подается регулированию. Но даже и эти два полюса не всегда отчетливо различимы для участников с обоих сторон. С преследованиями и домогательствами сексуального характера все понятно - это преступления и это надо пресекать. Однако учитывая характер парного поведения людей, когда шаги в этом направлении всегда связаны с риском - сделать шаг навстречу и быть отвергнутым\отвергнутой. Следующая проба и - снова риск отвержения, с котрым приходится иметь дело. Количественный подход, однако, ведет нас напрямую к греческой апории "с какой песчинки начинается куча" - сколько раз можно попробовать завести знакомство, прежде чем другая сторона решит что подвергается преследованиям?
Идею травмы стоит применять более трезво. Об этом и других важных моментах общественной дискуссии о канонах человеческого парного поведения в эссе Лауры Кипнис из книги "мужчины: заметки из продолжающегося расследования"
upd:
речь не об отрицании необходимости преодолевать патриархатные нормы, а в способах какими предлагается преодолевать эти нормы: уголовный дискурс видит в любой ситуации только жертву и преступника, и неспособен различить другие формы социальных взаимодействий. Дальнейшее уточнение потенциально наказуемых эпизодов - через удлиннение списка запретов - не является эффективным, и не ведет к безопасности, а ведет к тому что университеты станут отделениями гулага. Способы создания безопасной среды для людей - должны быть предметом обсуждения.. Не запреты помогут, а освоение людьим спектра стратегий взаимодействий - в том числе защиты. Способность дать отпор и достойно исправить ситуацию может не та\тот, кто по определению считает себя жертвой, а тот кто знает массу способов эффективно иметь дело с ситуациями, в том числе и некомфортными. уголовную ответственность ни кто не отменяет - но это лишь один из способов.
Laura Kipnis (2014) Men: Notes from an ongoing investigation
глава III Секс-злодеи
стр.76-84
Фроттеры (gropers)[i]
Не то чтобы я не принимала всерьез мужчин-профессоров, скорее наоборот, немалая группа этих ребят имеет залежи накопленного знания о загадочных вещах, хотя ни для кого не секрет что манеры у них не на первом месте. Спросите мужчину академической профессии над чем он работает и в большинстве случаев его монолог будет соперничать с рекордно долгими речами Фиделя. Ему необходимо заполнить словами все наличное пространство – своими словами. Он думает что вам это интересно? Вовсе нет, он вообще забыл о том что вы тут есть. Задавая такой вопрос на приемах или вечеринках в академических институтах, когда ни какой темы для разговора не придумывается – и потом мучаясь переступая с ноги на ногу, позвякивая давно опусевшим бокалом, молясь о том, чтоб кто-нибудь спас или хотя бы налил еще – я решила записать свои исследовательские наблюдения. Я особенно сочувствую их студентам, вынужденным выдерживать целыми семестрами подобные монологи, исполненные с обаянием электропилы. Но я должна честно признаться, некотрые из моих лучших друзей являются представителями академии, и они не подпадают под вышеописанные случаи.
Но в целом мне нравится жизнь академии. В лучшем случае это комедия на светском приеме, с приглашенными странными персонажами вроде меня, спотыкающимися обо все и причиняющими неудобства всякий раз по-новому. А еще мне нравятся академические сплетни, эта любимая тема академических конференций, когда после презентации своих работ дремлющим коллегам из разных далеких мест, мы сплетничаем о своих коллегах в их отсутствие, особенно о тех кто раздражает. Так случилось на недавнем таком событии, где меня заклинило между двумя знакомыми раньше работающими в одном и том же университете. Вино лилось рекой, так же как и поливание грязью. С одной стороны участвующие в разговоре к тому времени уже перебрались в места где трава зеленее, с другой – делились новостями из старого места отосительно факультетской политики и отдельных персоналий: чья книга закончена, кому предложили другое место работы, чьи перспективы на продление контракта выглядят не очень радужно. “А что там с Бобом?” интересовалась убывшая сторона деликатно морща нос. “Все так же ужасно”, последовал ответ другой стороны. “Это настоящая проблема” - пояснили мне, - “этот парень на факультете, который ... не моется”. Обе стороны как бы извиняясь засмеялись. “Он пахнет”. Повидимому это было не то, что называют “с душком”, а крепкая вонь. “Еще хуже, если он начинает волноваться. Если вам случится спорить с ним, берегитесь”. Сторона сменившая место работы предположила, что это является формой агрессии. Он походил на скунса готовящегося выпустить вонючую бомбу в нужный момент. “Самое время послать анонимку” - предложила я, - “и чтоб выглядело как будто написано студентом – все написать с ошибками”.
Боб сразу вспоминается потому что вонючее поведение работников академии последнее время постоянно освещается в новостях, и от проступков мужской части профессориата все так же челюсть отваливается. Проблема в том, что в результате на нас всех остальных обрушивается трясина приказов и постановлений регулирующих поведение. И теперь к этому подходят очень серьезно: какой-нибудь неуклюжий преподаватель прижмется к первокурснице и вместо того, чтобы его обсмеять и сказать чтоб отваливал, в сегодняшнем климате студентке практически предписано стать травмированной на всю жизнь [ii].
Новая терминология выработанная для описания данных случаев еще более ухудшает ситуацию. Например возьмем “нежелательные сексуальные предложения”: какие запутанные нити встречных желаний, ощетинившиеся обиды и взаимное недопонимание сквозят в этой короткой стерильной фразе. В умелых руках такие истории давали хороший материал для комических и сатирических ответов: смотри как этих тупых землян корчит и таращит от желания! Сколько в нас оптимизма в оценке своей неотразимости и физической привлекательности! Но те кто запускает новые понятия не видят ни чего смешного в таких ситуациях. Забудьте про безнадежную неуклюжесть или социальную неуместность – в данных случаях это только травма, всегда.
Позвольте пояснить на примере, что я имею в виду, поскольку детальный разбор одного из таких эпизодов содержится в тексте написанном автором-феминисткой Наоми Вольф опубликованной заглавной статьей в журнале New York magazine, где она обвиняет литературного льва Гарольда Блюма – человека довольно преклонных лет ко времени публикации статьи – в одном давнем нежелательном сексуальном предложеним. Несмотря на древность истории, она вызвала международный интерес сми. И под древностью я подразумеваю то, что она произошла где-то примерно лет двадцать назад, когда Вльф училась на первом курсе в Йельском университете, а Блюм был одним из знаменитых профессоров. В обвинении звучит что он “сексуально посягнул” на нее, и она по прежнему еще не вполне оправилась от этого.
История такая: Вольф попросила Блюма о том, чтобы провести независимый разбор ее поэзии и он согласился еженедельно встречаться с нею. К сожалению эти сессии не имели успеха. Блюм, который, как известно, зависал со своими подчитателями-студентами в местном пабе, предложил для обсуждения поэзии встретиться за бокалом шери-амонтилладо, но это так и не произошло. Тогда Блюм однажды вечером без приглашения пришел на ужин к Вольф и ее двум соседкам по комнате – одна из соседок оказалась ассистент-редактором Блюма. После ужина соседки куда то ушли, Блюм и Вольф сидят на диване. Блюм все крепче сжимает кипу ее поэм и Вольф начинает думать что вот сейчас она получит несколько жемчужин откровения от прославленного ученого. Вместо этого он склоняется и выдыхает “над вами присутствует аура избранности”. Затем он кладет свою руку ей на ногу – “тяжелая бескостная рука” – как литературно с заходом в анатомию описывает ее Вольф. Вольф подскакивает и блюет в кухонную раковину. Блюм подскакивает и хватает свое пальто. Затыкает пробкой остатки своего выпендрежного шери, и уходит, сказав ей на выходе “с вами девушка, что-то сильно не в порядке”. Больше они не встречались; Блюм поставил ей тройку с плюсом [iii] за независимое исследование.
Нет сомнений в том, что если к вам прижимаются, кто-то кто вам неприятен, то это отвратительно и противно. И раздражает тоже – может быть целый день или пару дней. Или неделю. Но когда десятилетия спустя после хватания за коленку Вольф пишет что она все еще напугана Блюмом, и что он сыграл такую большую роль в ее воображении, что после этого случая она перестала писать поэмы, начинаешь думать что из этой истории выпали некоторые важные детали. Мне представляется, что во-первых из этой истории выпало то, насколько жалким выглядел этот мужчина, и во-вторых что у истицы имелись собственные противоречивые желания.
Когда Блюм пригласил Вольф на разговор, после того как она прослушала один из его знаменитых курсов, у нее “ноги подкашивались от волнения” от такого предложения, как она написала. Вокруг него присутствовала аура неотразимости и превосходства, к нему тянулись яркие последователи, и Вольф хотела быть одной из них. И не будем забывать, что сексуальные привилегии, которые достаются Важному Человеку, такому как Блюм, достаются как раз по этим причинам, и поэтому отсылка к хищной сексуальной природе мужчин оказывается не достаточным объяснением. Такое объяснение, помимо прочего, обходит неудобную проблему того, что власть может охватывать область эротического, даже когда ею обладают люди в других отношениях не привлекательные, особенно для тех кто лишен власти (и я говорю как такая же подхалимствующая в прошлом студентка: эта история не открывает новые горизонты). Что надо сделать, без того, чтобы полностью перекраивать человеческую психологию?
Может быть начать с лучшего различения нюансов мужской власти. Давайте представим, к примеру, что какой-то процент этих во всех других отношениях испорченных и неприятных Важных Мужчин были теми, кого все высмеивали в школе, или кто так или иначе были побиты жизнью, а теперь, достигнув какого-то высокого положения в мире, оказываются получающей стороной, им достается обожание тех, у кого меньше власти, например студентов. Даже если этим испорченным мужчинам следует придерживаться моральных принципов и ответственности, даже если к эротике власти и сексуальной активности как таковой следует относиться как к двум различным феноменам, не сложно увидеть что освобождение от ранних травм и унижений может стать более важным приоритетом личной психики.
Парадоксально, но проблема возникает именно тогда, когда идеализированная маскулинная икона проваливает тест, оказывается недостаточно фаллической, когда иконе самой небезопасно и икону ранит, когда оказывается что Большой Мужчина тоже хочет подтверждения своей ценности от тех кого, как считается, он сам должен оценивать. А для последователя, для которого так много значит поклонение герою, как может Большой Мужчина не пасть и не разочаровать до тошноты? Рассуждая эдиповски, фигура отца в эротических переплетениях – очень усложненная сущность, настолько запутанная что двадцать лет спустя, человек испытавший данную идеализацию продолжает перефразировать событие. (Вольф рассказывала эту историю в разных местах; см. предыдущее исполнение в ее мемуарах Promiscuities.)
Но даже за пределами взаимного недопонимания подстегивающего подобные ситуации, мне пр прежнему остается непонятным во фразе “нежелательные сексуальные предложения” то что она подразумевает, что следствие предложения должно быть известно до осуществления предложения в реальности. Мы что оповещаем о своих желаниях неоновыми буквами у себя на лбу? Мы что действительно знаем, что они из себя представляют заранее? Понятно что иногда кто-то захваченный врасплох, неожиданно из состояния не-желания оказывается в желающем состоянии, подогреваемый чем-то содержащимся в моменте времени, в воздухе или в вине. Я знаю такое случалось со мной, и я подозреваю что я не одинока. Моя мысль состоит в следующем: как можно ожидать, что автор сексуального предложения будет заранее знать желательно ли это предложение или нет, когда желание само не является стабильным состоянием? Уточню свою мысль: я не говорю о случаях постоянных нежелательных сексуальных предложений или угроз, или требований “ ты мне – я тебе”, другими словами того, что известно как сексуальный харассмент. Я говорю о нормальном человеческом парном поведении, которое часто включает в себя просто ... необходимость попробовать [iv].
Я осознаю что такой постановкой вопросов я выпадаю из современных представлений о том, как профессора должны вести себя со студентами. Может быть я выпадаю потому что, когда я была студенткой, зажигать с преподавателями было обычным делом; это было в какой-то степени частью учебной программы. Понятно что я изучала гуманитарные науки в другую эпоху. Моя принадлежала счастливому поколению, которое повзрослело в тот слишком короткий период, после сексуальной революцией и до того, как СПИД превратил секс в место преступления с преступниками и жертвами. Для нашего поколения секс – даже когда он не был классным, или когда ранил чьи то чувства – попадал в категорию опыта, но не травмы. Он не наносил вреда; он не затруднял автоматически обучение, иногда он даже способствовал. Это не означает что отношения учитель-студент обязательно оборачиваются чем-то хорошим, особенно если подумать, а вообще какой процент романтических отношений ведет к чему-то хорошему?
Чтобы избежать непредвиденных обстоятельств, вузы по всей стране принялись формулировать предписания – документы регулирующие такие ситуации и защищающие студентов от такого сорта неизгладимых травм, которые пришлось пережить Вольф. (Как она пишет: “если к вам сексуально прислонялся профессор, это разъедает вашу веру в свою работу”). Мое несогласие с этими предписаниями состоит в том, что этот новый подход ни ни чуть не увеличил уровень безопасности студентов; скорее наоборот – увеличивается количество угрожающих моментов, потому что эти новые предписания относительно “агрессивного окружения”, поощряют студентов считать себя такими дражайшими чувствительными существами, что случайное высказывание в классе затрудняет их обучение, такими оранжерейными бутонами, у которых несмешная шутка вызывает длительную травму. А произнесение такой шутки, между прочим, может уложить вас – несмешной препод – на обе лопатки на ковре или в новостях на всю страну.
Зная мою собственную склонность к несмешным шуткам, я поняла что похоже настал момент прочесть предписания моего университета относительно харассмента, чего я долгое время избегала. Когда же я наконец собралась с силами и записалась на изучение этих правил, я с интересом обнаружила что они были гораздо менее запретительными, чем в других местах, о которых я слышала, по крайней мере в отношении ситуаций относительно парного поведения профессоров и студентов: вам все еще позволено зажигать со студентами, только нельзя принуждать их угрозами. Сколько времени пройдет прежде чем комитеты по найму воспоьзуются этими оставшимися анклавами лицензированных романтических отношений при приеме на работу? “Да, зимы холодные, зато студенты дружелюбны”. Однако нас предупредили в двух разных местах, что неуместный юмор нарушает университетские правила. Я всегда полагала, что неуместность является по большому счету определением юмора – думаю Фрейд согласился бы со мной – но такой образ мыслей вероятно означал бы что я склонна ногтями цепляться за доходную работу, так что я решила записаться на один из добровольных университетских семинаров по харассменту, в надежде что мое образцовое гражданское самосознание заметит университетское начальство.
В назначенный час действие началось с “предварительного теста” относительно сексуального харассмента. Его проводили Дэвид, серьезный психолог возрастом за пятьдесят и Бэс, серьезная молодая женщина с дипломом социального работника. Предварительный тест состоял из длинного списка вопросов типа истина\ложь, например таких: “Если я в отношении кого-то делаю замечания сексуального характера и этот человек меня не останавливает, значит я полагаю что мое поведение вероятно принимается благосклонно”. Несмотря на безнадежную тупость этих вопросов и клонившийся к закату день, полная аудиторию людей с академическими степенями и званиями была полна мрачной решимости не противиться и доиграть эту игру, возможно в этом помогало коллективное желание ускорить приближение времени коктейля. Так было ровно до того момента пока нам не раздали распечатки “указаний”. Номер первый гласил: “не делайте нежелательных сексуальных предложений”.
Кто-то с задних рядов сварливо потребовал: “а как узнать что они нежелательные, пока не попробуешь предложить?” (Ну ладно, да, это была я.) Нашего ведущего, Дэвида этот вопрос как то странно смутил, и он начал неистово бренчать мелочью в кармане своих брюк.
“Вы действительно хотите чтобы я ответил на это?” наконец произнес он пытаясь свести к шутке. Я хотела чтобы он ответил, но я не хотела чтоб мои коллеги смотрели на меня как на скандалистку. Повисла неловкая пауза пока он сверлил меня взглядом. Кто-то другой очень вовремя пропищал “А как насчет испепеляющих взглядов?”
Все засмеялись, а Дэвид еще яростней зазвенел мелочью. Профессор театрального искусства заговорил, с чувством вины признавшись в том, что сделал студентке комплимент относительно ее стрижки как раз сегодня днем (одно из “не делайте” касалось воздержанию от комментариев про то как студент выглядит), сказал что пытается понять не выглядело ли бы оскорблением, если он, мужчина-гей, проигнорировал бы прическу студентки? Он изобразил жест каким студентка встряхивала гривой в манере “заметь мою прическу!” Присутствующие тут же принялись подбрасывать ему предложения из других тупых сценариев предварительного теста чтобы он их изобразил – шарады про сексуальный харассмент. В воздухе запахло бунтом. Мужчина сидевший рядом со мной, этнограф изучающий уличные банды, шепнул “они потеряли контроль над аудиторией”. Дэвид звенел своей мелочью так неистово, что сложно было не смотреть на его промежность. Приходилось напрягаться чтобы услышать что говорили присутствующие.
Карман Дэвида приковал мое внимание, в голову пришел давно забытое руководство по популярной психологии относительно языка тела, которое идентифицировало позвякивание мелочью как бессознательный заменитель маструбации. Если даже сам руководитель нашего семинара по сексуальному харассменту публично занимался оскорбительным имитирующим маструбацию действием, извлекая свое личное удовольствие в центре институционного механизма созданного как раз с целью пресекать подобные отклоняющиеся от норм позывы, то на что же надеяться всем нам остальным?
Давайте признаем: другим людям свойственно проявлять сексуальность часто в причудливых и уродливых формах. Секс подтекает на стыках и вызывает тревожность; интеллигентные люди могут об этом и не помнить. Конечно провал между желанием и знанием издавна служил темой трагикомедий – мутят с профессорами в литературных произведений, например у Coetzee в Disgrace; у Francine Prose в Blue Angel; у Jonathan Franzen в The Corrections – там обучение имеет обратное соотношение с познанием себя, а профессора являются образцом глупости в сексе, и их провалы описаны так чтоб нельзя было не прочитать эти истории как предупреждение о разрушительном влиянии интеллекта на практический разум. А внедрятели новых правил на университетском кампусе оказались в оптимистичном заблуждении относительно введения их в жизнь.
Мне интересно как бы заслуженный Профессор Блюм, яростный бичеватель всяких “измов”, воспринял наше маленькое собрание. Подозреваю что он был бы против попыток заключить буйство плоти в рамки пронумерованных указаний, и возможно поддержал бы идею власти присущей слабым. В этом и состоял следующий вопрос, который я хотела задать Дэвиду: “Может ли быть так, что сторона принимающая нежелательные предложения обладает некоторой властью в этих ситуациях – и это по меньшей мере власть отвергнуть и унизить предлагающего?
Джейн Галлоп, феминистка и профессор английского, признавшаяся что будучи аспиранткой она совратила профессоров в количестве больше одного, сказала что оглядываясь назад на свои опыты она понимает что связь с профессором позволяла ей чувствовать себя дерзкой. По собственному признанию она хотела видеть их голыми, видеть их такими же как остальные мужчины. Она отмечает, что многие умные амбициозные женщины в то время делали то же самое (примерно в начале восьмидесятых) – это было способом почувствовать свою собственную власть, а не способ проигрывать сценарий жертвы. Несомненно, что в другом мире, где не требовалось бы следовать такими окольными путями чтобы подтвердить самоценность и самоуважение, происходило бы меньше подобных взаимодействий и все имели бы секс только по причинам правильным и достойным (что бы это ни было), но пока что человечество еще не сэволюционировало до таких высот, во всяком случае мне об этом не известно.
Не то чтоб мне было не понятно возмущение Вольф неуклюжестью попыток Блюма воспользоваться ею в грязных целях мужского самоутверждения, но что в этом сценарии она совершенно игнорирует так это свою собственную силу, власть котрую она также имела над ним – по причине своей молодости и красоты, качества которые в нашей культуре трудно причислить к не чего не стоящим. И особенно это должно касаться тех, кого природа выбрала чтобы обездолить в этом отношении. Фото помещенные на страницах статьи Вольф рассказывают свою историю: двадцатилетняя Вольф, совершенно потрясающая; Блюм на фото без даты, один из самых непривлекательных людей на планете.
Что касается власти которую Блюм имел над Вольф, это было не потому что он получал зарплату в Йеле – там не было ни какой попытки обналичить, и ни какого quid pro quo харассманта. Он принял “нет” на ходу и ретировался залечивать свои раны. Его власть состояла в интеллектуальной доблести, мощи его литературного суждения: он был харизматичным ученым парнем и Вольф хотела его одобрения (и хотела быть привлекательной, как она признается в других текстах). Но когда она пишет, что ее подташнивало от волнения, когда Блюм согласился прочесть ее поэму, то еще не известно фантазии кого из них двоих были более объективирующими. Когда Вольф настаивает на том что Блюм имел над ней власть, до нее не доходит что причиной этому то, что она подпала под его власть, и не потому что он осуществлял ее, подпала под фаллическую мифологию, которая одновременно так глубоко ее оскорбляет. Я полностью согласна с тем, что мужчины обладают слишком большой властью, однако здесь мы наблюдаем то, в какой степени эта власть поддерживается фантазиями женщин о маскулинных иконах. Из данной истории, в том виде как ее рассказывает Вольф, выпадает еще и то, что эти фантазии сами по себе источник удовольствия, даже когда они не совсем соответствуют реальности.
Равным образом мучительно во всей этой путанице то, что власть молодости и привлекательности была настолько парализующей для стареющего уродливого мужчины, что он забыл о достоинстве и допустил нестерпимо комичное свое положение. Уровень взаимного недопонимания у них достиг критериев фарса. По крайней мере написав вступление к новому переводу Дон Кихота, с пресловутой сценой метания блевотиной, Блюм, (предположительно) как никто мог оценить низкую комедию его неудавшегося ухаживания за Вольф. А Вольф, наблевала на предложения Великого Человека, подтверждает ли это, что она донесла свою мысль достаточно внятно двадцать лет спустя?
***
Каким бы ни был этот шаг – удачным или нет, множество преподавателей как мужчин так и женщин крутили разные по длительности романы со студентами, хотя преподаватели женщины делают это реже и редко с первокурсниками. (Гендерная асимметрия здесь требует дюжины последующих исследований для прояснения.) Кто-то из этих преподавателей порядочные, кто-то – мудаки, и популяции студентов надлежит изучить идентификационные отличия породы последних как можно раньше, потому что пост-вузовская жизнь тоже ими полна. Я предлагаю серию обязательных семинаров на эту важную для всех студентов тему, хоть и вряд ли кто-либо кроме меня захочет подписаться под этим предложением.
Но есть и другой взгляд на это: долгосрочная перспектива. Общества продолжают переформулировать подобные предостерегающие истории, о межпоколенческом желании и катастрофах его сопровождающих, от истории Эдипа до правил проведения свиданий между преподавателями-студентами [v]. Детали разнятся; также как и виды обещаемых катастроф – когда то это были чума и неурожай, сегодня это психологические увечья. Но даже за последние пол-столетия история продолжает видоизменяться. В предыдущую эпоху это был фрейдовский подход, который господствовал в объяснениях: дети все без исключения желают своих родителей, такие желания встречают общественный запрет – универсальность запрета на инцест – и вытесняются. Невроз обеспечен.
В наши дни межпоколенческое желание остается дилеммой, но сменилось направление движения. Теперь это родители или их суррогат, учителя – которые и исполняют все желание: детям возвращена невинность. (Движение по возвращению памяти тоже дает ответ на это, трансформируя множество совершенно нормальных родителей и работников детских садов в насильников, основываясь на обвинениях подкрепленных терапией). Прощай детская сексуальность – самый раздражающий момент фрейдовской теории. То же самое со сводом правилам университетского кампуса, они тоже вырезают желание студентов из истории, распространяя презумпцию невинного дитя далеко за пределы его или ее вузовской карьеры. Если не считать, что студенты не дети.
Недавно, моего знакомого пребывающего в состоянии эротического замешательства, симпатичного временами-преподаватель, которому за шестьдесят и который развелся с женой, видели выпивающим в компании двадцатипятилетней блондинки на попечении. У нее были длинные вьющиеся локоны и лицо Купидона. Они познакомились на семинаре для писателей, который он вел. “Она немножко глупая”, признался он sotto voce, когда она вышла покурить. “Но у нее такая мощная витальность, и это по-настоящему привлекает”
Он утверждал что хочет вернуться к жене. Ну, может быть, хочет, он не уверен. “Мне нравится быть женатым”, мечтал он. “Я в лучшей форме когда женат”. Я ответила, наверное с ноткой раздражения, что для человека который говорит что ему нравится быть женатым он кажется движется в противоположном направлении. Я знаю, потрясенно ответил он. Он пригнулся поближе и прошептал “я по уши в дерьме”.
Я постаралась говорить без осуждения, в конце концов кто я такая чтобы осуждать? Gilbert Sorrentino в The Imaginative Qualities of
Actual Things задает вопрос: “Существует ли творческая фигура, такой человек сексуальная жизнь которого не была бы безнадежно запутана?” Часть меня завидовала готовности моего знакомого быть эмоционально непоследовательным, и находить такую верную сообщницу на каждом повороте. Что же касается студентки, вдохновленной писательницы, я поняла что она получает много потенциального материала из всего этого, не говоря уже о ценном образовательном опыте.
endnotes:
i Фроттер (от фр. Frotter - тереться) – мужчина, прижимающийся к женщинам в общественном транспорте с целью получения сексуального удовольствия. https://en.wikipedia.org/wiki/Frotteurism (прим.пер.тб)
ii Буквально позавчера я получила памятку о новых правилах относительно нарушений сексуального характера в моем университете, где студенты обвиняющие в харассменте факультетских работников именуются “выжившими”\”пережившими” (survivors) – и это еще до установления фактов.
iii Оценка В в разном контексте может означать как тройку так и четверку. Среди отличников получить В – позор. Примерное соответствие оценкам пятибальной системы: A- пятерка B- четверка, C- тройка, D - двойка, F – не сдать (прим.пер.тб).
iv Для официальных документов: я свято верю что практикующие харассмент, те кто угрожают “ты мне, я тебе” должны быть химически кастрированы, их собственность отобрана, а они сами повешаны вверх ногами публично на ближайшей площади.
v Правила в моем университете были еще раз переформулированы в начале 2014 года, как раз когда я заканчивала работу над этой книгой. Преподавателям и студентам теперь запрещены свидания или любые другие виды отношений по совместному согласию, даже когда они с разных факультетов.