Андреа Дворкин. (1978). Женщины правого политического крыла (1)

[babusyatanya]

Andrea Dworkin (1978) Right-Wing Women

Андреа Дворкин. Женщины правого политического крыла

11

Ничто так не подкрепляет суждение и не ускоряет мысль, как личная ответственность. Ни что так не укрепляет достоинство как признание собственной суверенности; права на равное место, понимаемого всеми как место занимаемое в соответствии с личными заслугами, а не искусственно приобретенное или унаследованные материальные средства, семья и позиция. Поэтому признавая, что ответственность жизни лежит в равной степени на мужчине и женщине, что их судьбы сходны, значит им необходимы сходные приготовления как для временного, так и для вечного. Разговор об укрывании женщин от жестоких штормов жизни есть чистейшая насмешка, ибо эти шторма обрушиваются на них со всех сторон света, точно также как они обрушиваются на мужчин, а для последних влекут даже более печальные последствия, ведь мужчину учили защищаться, сопротивляться и противостоять захватчику. Таковы факты человеческого опыта, ответственности индивидуальной личности.

Элизабет Кади Стантон, 1892 г.

13

1.ОБЕЩАНИЕ УЛЬТРА-ПРАВЫХ

Веками ходят слухи, распространяемые учеными, художниками и философами как мирскими так и религиозными, в частности обрывок сплетни говорит, что женщины «биологически консервативны». Если женские сплетни повсеместно высмеиваются как низкие и тривиальные, то сплетни среди мужчин, особенно если они о женщинах, называют теорией, идеей, или фактом. Именно эту сплетню особенно возвеличили, возвели в ранг высокой мысли, поскольку она Передавалась-Шепотом-По-Цепочке во внушительных академиях, библиотеках и в залах заседаний, из которых женщины до самого недавнего времени были официально и насильно исключены.



Эти перешептывания, какими бы многосложными и подкрепленные ссылками они подчас ни были, сводятся к достаточно простому набору положений. Женщины имеют детей поскольку у женщин по определению есть дети. Этот «факт жизни», совершенно безоговорочно несет в себе инстинктивную обязанность выращивания и защиты этих детей. Следовательно, от женщин можно ожидать социального, политического, экономического и сексуального консерватизма по причине того, что статус кво, каким бы он ни был, безопасней чем изменения, любые изменения. Язвительные философы мужчины от всех дисциплин веками утверждали, что женщины следуют биологическому императиву, проистекающего непосредственно из их репродуктивных качеств, и с необходимостью предполагющего узость жизни, мелкий ум, и пуританство – наверняка злонамеренное.



Данная теория, или клевета, является одновременно и благовидной и жестокой в том что в действительности женщины вынуждены рожать детей и принуждались к этому во все исторические времена во всех экономических системах с крошечными промежутками отдыха,

14

когда мужчины оказывались временно дизориентированными, как например в ближайшие пост-коитальные моменты сразу после некоторых революций. Нет рационального объяснения тому, что женщины всех идеологических течений, с единственным исключением в случае абсолютных пацифисток, которых ни когда не было очень много, на протяжении всей истории поддерживали войны в которых тех самых детей, которых им биологически предписано защищать, калечили, насиловали, мучали и убивали. Ясно, что биологическое объяснение так называемой консервативной природы женщин затушевывает реальные жизни женщин; искажая и отмахиваясь от реальности оно погребает их в тенях тьмы.



Незаинтересованный или враждебный наблюдатель-мужчина может определить женщин как «консервативных» в некоем метафизическом смысле поскольку действительно женщины как класс чаще твердо приверженны традициям и ценностям их социального контекста, каким бы ни был характер этого контекста. Какими бы ни были описания общества, в узких или широких определениях, женщины как класс предстают отупевшими конформистками, ортодоксальными верующими, послушными последователями, апостолами непоколебимой истины. Оспаривание любого кредо окружающих их мужчин равносильно бунту; это опасно. Большинство женщин сдерживаются ради своей жизни и не отваживаются отказаться от слепой веры. От дома отца к дому мужа и к могиле, которая тоже может оказаться не ее собственной, женщины молча соглашаются с мужским доминированием чтобы иметь некоторую защиту от мужской жестокости. Женщина подчиняется чтобы иметь хоть какую то безопасность. Иногда это летаргическое подчинение, и в этом случае мужские требования медленно сжимаются вокруг нее ее, как в рассказе Эдгара Алана По, где героя похоронили заживо. Иногда это почти армейская подчиненность. Она обеспечивает свою безопасность доказывая свою лояльность, послушание, полезность, даже фанатизм, счастливая домохозяйка, показательная Христианка, преданная науке ученый, лучший товарищ, идеальная терротистка. Какими бы ни были ценности, она их воплотит с нерушимой верностью. Мужчины со своей стороны редко соблюдают взаимный договор так, как она его понимает: защита от жестокости мужчин направленной на ее личность. Но воинственная конформистка отдала за это столько себя – свой труд,

15

сердце, душу, часто свое тело, часто детей – что такое предательство сродни забиванию последнего гвоздя в ее гроб; ее телу теперь не надо заботы.



Женщины знают, но большинство не признает, что сопротивление мужскому контролю или противостояние мужскому предательству приведет к изнасилованию, побоям, нищете, остракизму или изгнанию, заточению в психиатрической клинике или тюрьме, или к смерти. Как ясно показывают Филлис Чеслер и Эмили Джейн Гудман в своей книге Женщины, Деньги и Власть , женщины борятся как Сизиф, ради того, чтобы избежать «чего-то худшего», что всегда может произойти и всегда произойдет с ними если они посмеют перейти жесткие границы подобающего женщинам поведения. Большинство женщин, по причинам материальным или психологическим, просто не могут себе позволить признать, что ни какое самое жертвенное послушание в надежде на защиту не удовлетворит маленьких злобных богов окружающих их.



Поэтому не удивительно что большинство девочек не хотят быть похожими на своих матерей, этих усталых, замотанных домашних солдат попавших в окружение немыслимых неприятностей. Матери растят дочерей чтобы удовлетворить строгие конвенции семейной жизни, в том виде как эти условия обозначены мужчинами, вне зависимости от идеологических ценностей мужчин. Матери являются непосредственными воплотителями воли мужчин, стражами у дверей камеры, подмастерьями обслуживающими элкетрошок наказывающий за мятеж.



Большинство девочек, как бы ни противились они своим матерям, однако действительно становятся очень похожими на них. Мятеж редко выдерживает терапию отвращением, проводимую в воспитании женственности. Мужская жестокость действует на девочку непосредственно через ее отца или брата или дядю или любое число мужчин профессионалов или незнакомцев, так же как эта жестокость действовала и действует в отношении ее матери, и девочка также вынуждена научиться подчиняться чтобы выжить. По достижении взрослости девочка может отвергнуть определенные группы мужчин, с которыми союзничает ее мать, так сказать связавшись с другой стаей, но она будет действовать по образцу своей матери уступая мужскому авторитету даже в своем избранном кругу. Используя как силу так и угрозу мужчины любого лагеря требуют, чтобы женщины принимали унижения молча и стыдливо, привязывали себя к дому и очагу веревкой свитой из самообвинения, невысказанного гнева, скорби и негодования.



Среди мужчин принято ни во что не ставить, считать ничтожной женскую

16

жизнь. Так называемые женщины буржуа с их мелким тщеславием, например, объект шуток для храбрых интеллектуалов, водителей грузовиков и революционеров, у которых более широкие горизонты для проектирования и удовлетворения более глубокого тщеславия, которому женщины даже не посмеют подражать, и к которым они даже не посмеют стремиться. Скандалистка – отвратительная карикатура на узколобую, жаждущую материальных благ жену принадлежащую к слою рабочего класса, которая стращает своего скромного работящего, бесконечно терпеливого мужа сериями мелочных оскорблений, которых не смягчит ни какой мягкий упрек. Госпожа, Аристократка – отполированная пустая раковина, годная лишь на то, чтоб в нее плюнуть, ведь плевок виден на ее чистой поверхности, что дает плюющему немедленное удовлетворение, каким бы ни были его методы. Еврейская мамаша – монстр, которая хочет разрезать фалос своего драгоценного сыночка на миллион кусков и сварить в курином бульоне. Чернокожая женщина – тоже оскопительница – гротескная матриарх, само долготерпение и непотопляемость которой доводит мужчин до отчаяния. Лесбиянка – полу-монстр, полу-идиот: не имея мужчины для придирок она полагает себя Наполеоном.



Осмеяние жизни женщины не ограничивается этой ядовитой, уродливой, коварной клеветой, ведь сама эта жизнь всегда, в любых обстоятельствах, оскорбительна до самых основ, до скелета, до мозга костей, жизнь в которой она – щелка, гениталия[1]. Все другие части ее тела отделены, удалены, осталась только одна штука, не человеческая, просто «это», самая смешная из всех потех, бесконечный источник сомнительного юмора тех, кто выполнил это разъединение. Те самые мясники, что отрезают мясо и выкидывают ненужные куски и есть эти комики. Обкромсать, пустить на шелуху целую личность , оставив лишь вагину и утробу, и так до расчлененной непристойности – вот их лучшая и любимая шутка.



Каждая женщина вне зависимости от ее социальной, экономической или сексуальной ситуации противостоит этому кромсанию всеми доступными ей средствами. Но поскольку ее средства поразительно скромны и посколько у нее нет возможности организовать и приумножить их, то эти попытки одновременно и геройские и безнадежны. Блудница, защищающая сутенера, обнаруживает свою ценность в свете отраженном его безвкусными побрякушками. Жена, защищающая мужа, выкрикивает или бормочет, что ее жизнь вовсе не пустырь

17

убитых возможностей. Женщина, защищая идеологии мужчин возвысившихся взбираясь по ее склоненному телу в боевом строю, не станет публично оплакивать потерю того, чего эти мужчины ее лишили; она не издаст и звука когда их каблуки придавят ее плоть, потому что это было бы утерей смысла вообще; все идеалы без исключения, которыми она вдохновлялась отрекаясь от себя оказались бы запятнаны кровью, которую она уже не сможет отрицать, по крайней мере того, что это ее собственная кровь.



Так женщины держатся, не с утонченностью склоняющейся лозы, а с невероятным по силе упорством, за этих самых людей, за эти институты и ценности которые унижают ее, разлагают ее, воспевают ее беспомощность, настаивают на том, что надо сдерживать и парализовать самые искренние выражения своей воли и своего существа. Она становится лакеем обслуживающим тех, кто безжалостно и эффективно нападает на нее и таких как она. Эта необычайная само-ненавистничестская преданность к тем, кто действует разрушительно по отношению к ней самой есть сама сущность женственности, как ее определяют мужчины всех идеологических течений.



*

Мерилин Монро незадолго до смерти написала в своей записной книжке в разделе Давай заниматься любовью: «Чего я боюсь? Почему я так напугана? Я думаю что не могу действовать? Я знаю, я могу действовать, но я боюсь. Я боюсь но мне не следует бояться и я не должна.»[2]



Актриса – единственная из женщин, которую культура наделила силой действовать. Когда она действует хорошо, то есть когда она убедительно показывает мужчинам контролирующим образы и богатство, что она вполне сводима к сегодняшней сексуальной моде и доступна для мужчин на их условиях, тогда ей платят и ее чествуют. Ее игра должна быть имитационной, а не креативной, жестко подчиненной, а не само-продуцирующей и само-обновляющей. Актриса – марионетка из плоти крови и грима – которая действует как будто она женщина-актриса. Монро – превосходная сексуальная кукла, неделена силой действия, но боится действовать, возможно по той причине, что ни какое количество действия, каким бы вдохновенным оно ни было, не может убедить саму актрису в том, что ее идеальная жизнь женщины

18

не есть ужасающая форма умирания. Она показывала улыбку, она позировала, она притворялась, у нее были связи с мужчинами знаменитыми и сильными мира сего. По словам подруги она столько раз нелегально делала аборты, которые делались неправильно, что ее репродуктивные органы были серьезно искалечены. Она умерла в одиночестве, возможно впервые играя для самой себя. Смерть, по видимому, усмиряет боль, ту перед которой бессильны барбитураты и алкоголь .



Преждевременная смерть Монро вызвала один навязчивый вопрос у мужчин, которые были в своих фантазиях ее любовниками, у мужчин которые маструбировали перед теми фотографиями изысканной женской податливости: возможно ли такое, могло ли быть такое что ей самой Это совсем не нравилось – Это – то что они с ней делали столько миллионов раз? Были ли эти улыбки маской прикрывающей отчаяние или ярость? Если так, то в какой же опасности они оказывались, будучи одурачены – хрупкие и незащищенные в своем маструбаторском удовольствии, как будто она могла выпрыгнуть из фотографий, из того что теперь стало трупом и взять реванш, который, они знали, она заслужила. Так возникает мужское требование, что Монро не могла совершить самоубийство. Норман Мейлер, на многих фронтах спасающий мужские привилении и гордость, озаботился задачей доказать, что Монро могла быть убита ФБР или ЦРУ, или кем то тем же, кто убил братьев Кеннеди, ведь она была любовницей одного или обоих. Идея заговора была ободряющей и успокаивающей мыслью для тех, кто желал на нее наброситься до ее последнего вздоха, смерть женщины и экстаз женщины оказываются синонимами в мире мужских метафор. Но им не хотелось пока, чтобы она умерла, не вполне умерла, по крайней мере на то время пока иллюзия ее открытой приглашающей доступности была столь убедительна. В действительности, ее любовники как реальные, так и фантазирующие, затрахали ее досмерти, и ее кажущееся самоубийство стало одновременно и обвинением и ответом: нет, Мерилин Монро, идеальной сексуальной женщине Это не нравилось.



Люди – как нам постоянно напоминают фальшивые свободолюбцы – всегда умирают слишком юными, слишком рано, слишком одинокими, слишком переполненными неразделенным страданием. Но только женщины умирают одна за одной, хоть знаменитые, хоть забытые, богатые или бедные, одинокие, задушенные до смерти ложью стягивающей им горло. Только женщины умирают одна за другой до последней минуты пытаясь

19

воплотить идеал навязанный им мужчинами, желающими использовать их без остатка. Только женщины одна за одной умирают улыбаясь до последней минуты улыбкой сирен, улыбкой застенчивой девочки, улыбкой безумия. Только женщины одна за одной умирают отполированными до совершенства или плохо ухоженными, запертыми за закрытыми дверями так отчаянно стыдясь плакать вслух. Только женщины умирают одна за одной все еще веря, что если бы только они были совершенными – совершенной женой, матерью или распутницей – то им бы не пришлось так ненавидеть собственную жизнь, обнаружив как она необъяснимо сложна и пуста, и самих себя, таких безнадежно растерянных и отчаявшихся. Женщины умирают оплакивая не уходящую собственную жизнь, но свою собственную непростительную неспособность достичь совершенства, такого какое определили для них мужчины. Женщины отчаянно стараются воплотить названный мужчинами идеал женственности, потому что от этого зависит их выживание. Этот идеал по определению превращает женщину в функцию, ущемляет всякое проявление ее индивидуальности в достижении собственных целей и само-созидании, всего того, что мужчина не считает полезным в его видении положения вещей. Этот чудовищная борьба женщин за безопасность, такую какой ее определили мужчины, столь внутренне враждебной свободе и целостности, неизбежно ведет к горечи, параличу или смерти, и подобно бракосочетанию в пустыне, где больше нет оазиса дающего жизнь, выживание обещано только здесь, и в послушании, и ни где больше.



Подобно хамельону, женщина должна слиться с окружением, никогда не привлекать внимение к деталям которые ей отвратительны, потому что поступая иначе она привлечет смертельное внимание хищника. Она фактически является мясом за которым идет охота; все мужчины – творцы, ученые и доморощенные философы с улицы гордо это подтвердят. В попытке заключить сделку женщина говорит: я иду к тебе на твоих условиях. Она надеется, что его убийственное внимание сконцентрируется на женщине которая подчиняется безыскусно, не так охотно. В результате она выкупает остаток жизни – то что от нее осталось после того как она отказалась от индивидуальности, обещая быть индифферентной к судьбе других женщин. Такая сексуальная, социологическая и духовная адаптация, которая по существу есть увечье нанесенное ее моральным качествам, является главным императивом выживания для женщин живущих под властью мужского супермачизма (supermacist rule).

20

*

... Я постепенно пришел к пониманию того, что в качестве единственной исходной перспективы придется брать собственное выживание. Такое решение возможно обеспокоит историка, не доверяющего частным очевидностям; но радикальное страдание превосходит относительность, и когда свидетельство одного уцелевшего в событии или обстоятельствах в точности повторяется дюжиной других оставшихся в живых, мужчинами и женщинами из других лагерей, разных национальностей и культур, тогда начинаешь убеждаться в достоверности таких свидетельств и даже задумываться над редкими отклонениями от общего мнения.[3]

Теренс Де Пре. Выживший: Анатомия Жизни в Лагерях Смерти



Случаи изнасилования, избиения жен, принуждения к деторождению, жестокость и неумелость медиков, убийства по сексуальным мотивам, принуждение к проституции, причинение физических увечий, психологический садизм и другие общие места женского опыта, раскрытые в прошлом или звучащие сегодня в показаниях оставшихся в живых, должно обжечь сердце, возмутить разум, перевернуть сознание. Но этого не происходит. Не важно насколько часто эти истории рассказываются, сколь бы ни были они ярки, выразительны, горьки или скорбны, с тем же успехом их можно прошептать на ветер, записать на песке: они исчезают как будто их и не было. Сами истории игнорируются или высмеиваются, а тех кто рассказывает угрозами заставляют замолчать или истребляют; так опыт страдания женщин остается погребенным в презрении и незамеченным культурой. Поскольку свидетельства женщин не достоверны и не могут быть удостоверены свидетельствами мужчин, которые бы испытали такие же события и придали им то же значение, то отрицается сама реальность испытываемых женщинами жестокости и оскорблений, не смотря на подавляющее постоянство и повсеместность такого опыта. Это отрицается и в повседневном общении, и пропущено в исторических книгах, это отрицают те, кто, утверждая что заботится о страждущих, слепы к страданию.